Достижения и заслуги Жана Анри Фабра (1823 — 1915), скромного учителя и писателя из французского Прованса, так велики, что одно их перечисление заставит некоторых читателей вздрогнуть и спешно порыться в своей памяти: и почему я о нем раньше не слышал? На самом деле в этой ситуации нет ничего удивительного: официальная наука и при жизни едва терпела Фабра с его затейливыми историями из жизни насекомых, неспособностью кланяться авторитетам и полным отсутствием интереса к академической карьере. Зато маленькие отрывки из рассказов этого блестящего энтомолога уже при жизни автора печатали на обложках школьных тетрадей, а во Французской национальной библиотеке зарегистрировано 111 опять-таки прижизненных изданий различных пособий, учебников и трудов Фабра. На его книжках выросло целое поколение ученых, ими восхищались всемирно известные писатели, поэты и политические деятели; многие десятилетия после смерти Фабра французские популяризаторы науки подражали принятому в его пособиях стилю, манере подачи материала, умению пояснить самые сложные истины при помощи простых подручных средств, которые без труда найдутся в каждом доме.
В некоторых справочниках (французских в том числе) теперь можно прочитать, что Фабр был членом-корреспондентом Французской Академии наук и даже лауреатом Нобелевской премии. Это не соответствует действительности: «благодарная» Франция даже обычную пенсию Фабру умудрилась назначить, когда старику ученому исполнилось 89 лет, не говоря уже о более весомом признании его огромных заслуг. Не каждый труженик доживет до такого проявления государственной заботы!
Впрочем, самого Фабра это трогало мало. Он привык во всем полагаться на себя и достиг впечатляющих результатов: теперь этот скромный энтомолог входит в число наиболее выдающихся представителей тех, кого по-английски называют self-made man — «человек, сделавший себя сам», то есть добившийся успеха исключительно собственными силами.
И еще одна деталь, говорящая о многом: Фабра всегда любили дети. Его обожали ученики в школе, ходившие за ним толпами; у него никогда не было недостатка в добровольных помощниках из числа ребятни, жившей по соседству; ему слали письма те, в чьих юных душах его книжки разожгли огонь любопытства и живого интереса к тайнам природы.
В общем, звание академика или лауреата Нобелевской премии мало что добавило бы к славе Фабра, хотя, без сомнения, сказалось бы положительно на репутации этих уважаемых учреждений. В том-то и состоит преимущество успеха, добытого собственным умом, терпением и трудолюбием: никакие научные степени и награды не нужны тому, кого звали просто — Жан Анри Фабр.

Будущий патриарх науки о насекомых появился на свет в крестьянской семье в провансальской деревне Сен-Леон 21 декабря 1823 года. Фамилия Фабр, достаточно распространенная во Франции, на провансальском языке (смесь французского, итальянского и испанского) означает «кузнец». Семья Фабров жила бедно, и, когда родился еще один ребенок, Жана Анри отослали к бабушке в расположенное неподалеку горное селение Малаваль. Поэтому первые годы жизни мальчика прошли в окружении первозданной горной природы; там никто не мешал ему присматриваться к неприметной жизни тех, кто жужжал, копошился и вечно куда-то спешил в траве и кустарнике.
Когда ему исполнилось семь лет, Жана Анри забрали в Сен-Леон: пора было идти в школу за знаниями. Этим добром, как и всем прочим неказистым школьным имуществом, распоряжался крестный Жана Анри Пьер Рикар — сельский учитель, парикмахер и, разумеется, хозяин подворья, населенного всякой подходящей живностью: свиньями, курами и т. п. Учились все в одном классе; там же нередко, не отвлекаясь от основного занятия, Рикар кормил поросят или наседку с цыплятами. Детей такое разнообразие в учебной программе только радовало.
Отец мальчика по-всякому пытался бороться с нищетой, призрак которой постоянно преследовал их семью: разводил уток и кроликов, переезжал с места на место, но все было напрасно — Фабры едва сводили концы с концами. Поэтому детство Жана Анри было далеко не безоблачным: он учился в самых никудышных школах, которые к тому же часто менялись из-за переездов семьи, и рано был вынужден зарабатывать себе на пропитание сам, чтобы хоть как-то облегчить груз, давивший на родительские плечи. Можно смело утверждать, что образование, полученное им в такой обстановке, было минимальным и всеми своими обширными познаниями Фабр был обязан только себе самому.
Самым живым воспоминанием от коллежа в Родезе (следующая школа после Сен-Леона) остались проделки на свежем воздухе: школьники подкарауливали пасшихся поблизости индюков и безжалостно усыпляли гордую горластую птицу. Для этого нужно было засунуть голову индюка под крыло и аккуратно уложить его на землю. Ко всеобщему восторгу публики, птица так и оставалась лежать неподвижно, пока ее кто-нибудь не освободит. Если обстоятельства складывались удачно, лужайка неподалеку от школы быстро покрывалась «заснувшими» птицами. Не обязательно видеть в происходящем только мелкое хулиганство; налицо закономерность в поведении птиц, о которой ничего не говорилось на уроках.
Пятый класс Жан Анри закончил уже в Тулузе. На этом, собственно, школа для мальчика закончилась и начались «университеты»: он продавал лимоны на летней ярмарке, разгружал баржи, трудился в рабочей артели на укладке железнодорожного полотна, нанимался на фермы для разных мелких и сезонных работ.

Многие его сверстники не увидели бы в таком повороте судьбы ничего удивительного — их родители жили приблизительно так же, однако живой ум Жана Анри требовал более разнообразной пищи. Именно в эти годы он однажды взял да купил на последние деньги томик стихов поэта Ребуля — не очень логичная покупка для крестьянского сына, исколесившего весь департамент в поисках заработка. Зато становится понятно, почему, увидев объявление о конкурсе на стипендии в Эколь Нормаль в городе Авиньоне, он не раздумывая отправился сдавать экзамены. В случае успеха Жан Анри получал на три года бесплатную еду и крышу над головой, а по окончании — диплом учителя.
Конкурс Фабр выиграл с большим отрывом от остальных претендентов. Учеба его не особенно тяготила; только когда его открыто выругали за лентяйство, Фабр в течение одного семестра второго года закончил все курсы и сдал все выпускные экзамены. Остаток учебного года Фабр провел, разбираясь по заданию директора школы в греческих и латинских текстах. Знание этих языков ему не раз пригодилось впоследствии.
Диплом Эколь Нормаль давал Жану Анри право на преподавание в начальной школе. И она нашлась для него — в Карпантра, заштатном провинциальном городке, где условия обучения ненамного отличались от заведения Рикара. Школой заведовал аббат, по совместительству читавший курс физики. Разумеется, почтенный служитель церкви понимал в барометрах куда меньше, чем в Святом Писании, но при таком штатном расписании из предметов, способных пробудить творческую энергию девятнадцатилетнего педагога, на долю Фабра оставалась только химия.
Вскоре курс химии обогатился опытами с кислородом, водородом, фосфором, натрием, хлором; не были забыты и такие не последние в хозяйстве вещи, как перегонный куб, процессы соления, обработки кож и т. п. Ученики, которым такие уроки химии не только расширяли кругозор, но и обогащали познаниями, полезными для будущих рыбаков, кожевенников, виноградарей, были в восторге. Аббат на популяризацию естественных наук вообще-то смотрел косо, но приток новых учеников в платную школу его не мог оставить равнодушным, поэтому со временем Фабр даже получил кое-что из школьной химической лаборатории.
Такое снисхождение со стороны начальства было скорее исключением, и большинство приборов и приспособлений для своих уроков Фабр покупал на свои гроши или подбирал на ближайшей свалке.
Другим «коньком» Фабра были занятия по геометрии, проходившие в виде землемерной практики в поле, начиная с мая. Именно там, благодаря резвости учеников, произошло новое, значимое для Фабра знакомство с тайнами мира насекомых. На пустыре, где проходили уроки, во множестве гнездились пчелы-каменщицы (халикодомы Реомюра). Ученики прилежно отыскивали лазейки в гнездах и высасывали через соломинку мед. Черные бархатистые пчелы с фиолетовыми крыльями очаровали учителя, причем совсем не с геометрической точки зрения.

Желание побольше разузнать об этих замечательных созданиях привело Фабра в книжную лавку, где он столкнулся с непреодолимым соблазном. Соблазн назывался «Естественная история членистых животных». Это был великолепно изданный справочник по насекомым с огромным количеством превосходных рисунков и описаний. Молодой учитель уступил порыву страсти и бестрепетно расстался с суммой, эквивалентной его месячному заработку. Наградой за последующие несколько месяцев жизни впроголодь для него стали заметки Реомюра, Губера, Леона Дю-фура. Позднее Фабр признавался, что, читая эту необыкновенную книгу, он отчетливо слышал голос, говоривший ему: «И ты тоже будешь историком насекомых...»
Судьба, однако, не торопилась обнаружить свое участие к скромному труженику и его истинному призванию. Логика жизни требовала, чтобы учитель, желающий получать больше, повышал свою квалификацию от уровня младшей до средней школы, коллежа, университета и т. д. Естественная история отсутствовала и в программах среднего этапа обучения, поэтому Фабр остановился на математике. В свою очередь, чтобы получить право сдавать экзамены по математике, нужно было сначала получить диплом по литературе (на деле — по латыни и греческому).
Фабр всегда отличался терпением и настойчивостью. Вскоре он уже был обладателем обоих дипломов бакалавра**: по литературе и математике. Но наука сама по себе и уж тем более карьера не занимали господствующего места в жизни молодого учителя. В первую очередь Фабр был поэтом, и это в полной мере оценили читатели его многочисленных научных и популярных сочинений: он не столько изучал насекомых, сколько жил рядом с ними, будучи, как самый пронырливый деревенский житель, в курсе всех дел своих крохотных хлопотливых соседей. Все его несравненные наблюдения проникнуты любовью к своим подопечным и счастьем оттого, что он занимается любимым делом. Очевидно, именно эта особенность вызывала ответные теплые чувства у обычных читателей Фабра и настораживала его многочисленных ученых противников: как-то просто это все и несерьезно, сплошные эмоции... Где настоящая наука с ее унылым педантизмом и занудливой непонятностью?
Впрочем, до открытия истинного призвания Фабра было еще далеко, и его поэтическая натура пока находила выход в стихотворениях, которые он публиковал на страницах местной газеты «Эко де Ванту». Газета была названа в честь местной достопримечательности — горы Ванту, доминировавшей над всем окрестным пейзажем своей сверкающей белоснежной вершиной. Фабра, правда, больше привлекали ее живописные зеленые склоны, по которым он много раз совершал познавательные прогулки.
В октябре 1844 года он женился, причем вопреки воле родителей. Вместе с Мари-Сезарин, тоже учительницей, он переехал в пригород, где продолжил упорные занятия по повышению своей учительской квалификации. На это уходили все свободные вечера и оба выходных дня — четверг и воскресенье (в церковь по воскресеньям Фабр не ходил, в отличие от подавляющего большинства своих коллег и земляков). Аккомпанементом фабровским бдениям служили развеселые вопли из находившегося по соседству трактира «Китайский павильон», где жизнь начинала бурлить как раз в то время, когда он садился заниматься.

Необходимость продолжать корпеть над учебниками диктовалась цифрой 700 франков в год: столько получал Фабр в школе. Для семейного человека это было настоящей нищетой, тем более что у Фабров вскоре родился сын.
Жан Анри успешно сдал очередные экзамены и стал лиценциатом по математике и физике. Это уже первая ученая степень, позволяющая ему претендовать на более достойное место во французской системе образования. Одновременно Фабр написал и опубликовал в газетах целых три поэмы: «Миры», «Запад» и «Насекомые».
Увы, вскоре Фабру стало не до стихов: в 1848 году малыш-первенец умер. Нищенская жизнь и необходимость отлавливать бухгалтера, чтобы выудить у него даже такую мизерную зарплату, довела тихого Фабра до настоящего бунта: он обратился с письмом к ректору учебного округа, в котором напомнил о своих четырех дипломах и потребовал предоставить ему место, соответствующее полученной им квалификации. Начальство подумало и снизошло: в 1849 году Фабра направили преподавать в лицей в городе Аяччо на острове Корсика. Других претендентов на это место не нашлось.
На Корсике Фабр продолжал упорно совершенствоваться в математике — он еще надеялся продолжить карьеру в университете, однако первозданная корсиканская природа таила в себе слишком много соблазнов для натуралиста в душе. К тому же именно здесь состоялись две встречи, которым было суждено навсегда изменить жизнь молодого преподавателя физики и химии.
Вначале Жан Анри познакомился с замечательным ботаником Эспри Рекияном, который приехал на Корсику из Авиньона изучать флору острова. На Фабра эта встреча произвела большое впечатление: они подружились, и вскоре Фабр уже помогал Рекияну в составлении гербария, заодно обучаясь у него систематике растений. В мае 1851 года Рекиян неожиданно умер, а Фабр стал хранителем его богатейшего научного архива.
Под влиянием их совместных занятий Фабр и сам решил поближе познакомиться с природой острова — он задумал сделать описание всех корсиканских моллюсков. Работа показалась ему очень интересной: нужно было методично обходить побережье Корсики, собирать и чистить раковины, делать зарисовки (Фабр работал акварелью).
После этого Корсику посетил другой известный ботаник, профессор из Тулузы Мокен-Тандон, который оказался натуралистом широкого профиля, философом и обладателем незаурядного литературного дара. Беседы с Мокен-Тандоном доставляли Фабру огромное интеллектуальное наслаждение и также сыграли роль в становлении его научных взглядов: Мокен-Тандон был последователем Кювье, который отвергал эволюционную теорию Дарвина. Впоследствии и Фабр проявил себя последовательным сторонником концепции постоянства биологических видов.

Мокен-Тандон настоятельно советовал Фабру бросить математику и заняться тем, что влечет его больше всего — исследованием живой природы. Фабр завороженно следил, как его ученый знакомый ловко и изящно проводит вскрытие слизня, попутно успевая давать необходимые пояснения и делать зарисовки строения внутренних органов. В его душе назревал долго подготовлявшийся переворот. Путеводной звездой Фабру служило переполнявшее его ощущение счастья, которое не покидало его с тех пор, как он, махнув рукой на математику, полностью посвятил свое время растениям и моллюскам Корсики.
Профессор из Тулузы надолго не задержался на острове; Фабру также пришлось вернуться на континент. Его донимала малярия, которой его «наградили» местные комары. К тому же власти Аяччо решили сэкономить на курсе физики в лицее, и единственным источником существования для Фабра осталось преподавание химии. Немудрено, что с 1852 году Фабр перебрался преподавать физику и химию в Авиньонский лицей.

Когда Жану Анри Фабру исполнилось тридцать лет, его семья уже состояла из семи человек. Сам он получал 1600 франков в год и все свободное время проводил в походах за город, где занимался сбором растений и наблюдением за насекомыми. Обычную его свиту во время подобных мероприятий составляла стайка любопытных учеников, всегда готовых посвятить себя чему-нибудь нескучному.
Поворот в своей судьбе Фабр по старой привычке закрепил еще одним блестяще сданным экзаменом — на этот раз по естественным наукам. Правда, ему пришлось взять отпуск и съездить в Тулузу, но зато экзаменаторы были настолько очарованы ответами Фабра, что даже пообещали возместить ему расходы на поездку. Этим, собственно, и ограничивался положительный эффект от радостного события — о преподавании в лицее ботаники и зоологии он мог пока только мечтать.
Если обратиться к терминологии из мира любимых Фабром насекомых, у него завершался метаморфоз, то есть процесс превращения из личинки во взрослую особь. Личиночная линька привела к появлению куколки, из которой, по истечении периода покоя, должно было выйти полностью сформировавшееся взрослое насекомое. Нужен был только еще один, последний толчок, чтобы разорвать ставшую тесной оболочку куколки.
Такую роль сыграла статья Леона Дюфура, в которой рассказывалось, как осы-церцерис заготавливают корм для своих личинок. Для этих целей они используют жуков-златок, которыми набивают земляные ячейки с личинками. Самое удивительное, что златки при этом совершенно не портятся и всегда выглядят свежими. Дюфур предположил, что оса-церцерис, убив, просто консервирует златок, вводя в них некую противогнилостную жидкость.
Фабр загорелся мыслью разгадать тайну ос и путем кропотливых наблюдений смог докопаться до истины. Оса вовсе не убивает и не консервирует свою жертву, она поступает намного тоньше — парализует добычу, нанося ей уколы ядовитым жалом в нервные узлы. Златки остаются живыми, однако превращаются в абсолютно неподвижный корм для личинок. Схватка между осой и ее жертвой, которая для неискушенного наблюдателя выглядела как борьба, на самом деле представляла собой ювелирно выверенную хирургическую операцию — церцерис совершенно точно знала, куда и в какой момент нужно нанести укол. «Укажите мне академию анатомов и физиологов, которая придумала бы более изящное, экономное и надежное решение задачи!» — резюмировал Фабр.

Так было положено начало тому перевороту в энтомологии, который справедливо связывают с именем Фабра. Дело в том, что до этого гениального самоучки насекомых было принято отлавливать, препарировать, засушивать и собирать в коллекции (совсем как из растений составляют гербарии). Это позволяло работать над систематикой, а также изучать строение организма насекомых, но мало что проясняло в том, как насекомые развиваются, размножаются, ориентируются в пространстве, улаживают территориальные споры и т. п.
Статью с описанием своих наблюдений и выводов Фабр направил в парижский естественноисторический журнал «Анналь де сьянс натюрель» и тут же переключился сразу на две диссертации — по зоологии и ботанике, где ему удалось опровергнуть одно установившееся научное воззрение на строение клубней орхидеи гимантоглоссум хирцинум.
Для защиты своих работ Фабр отправился в Париж. Там он разыскал своего корсиканского знакомого Мокен-Тандона, но тот едва узнал скромного провинциального учителя, которого когда-то проницательно наставлял на путь истинный. Эта встреча осталась единственным разочарованием первой поездки Фабра в столицу Франции; в остальном все обернулось настоящим триумфом: диссертации были с успехом защищены в присутствии именитых ученых, и, значит, он получил право преподавать естественные науки в университете.
В очередном номере «Анналь де сьянс натюрель» вышла его статья (первая из многих), а вскоре пришло извещение, что ему присуждена престижная премия Монтиона по экспериментальной физиологии. Прислал письмо и престарелый Дюфур, с которым Фабр полемизировал в своей статье: он поздравил молодого исследователя с успехом и пожелал ему удачно продолжить начатые исследования. Шел 1855 год.
Это было время первых, давно заслуженных успехов и однoвременно — трудного выбора, потому что теперь у Фабра появилась возможность решать самому, как и где он займется продолжением своей научной деятельности. Помимо преподавательской работы в лицее, он зарабатывал на жизнь частными уроками, что, конечно, для такого исследователя, как Фабр, было невосполнимой тратой драгоценного времени, не говоря уже о нервах: его ученики не отличались способностями, зато их родители могли платить за индивидуальные занятия.
Выход наметился, когда местный муниципалитет сделал Фабра хранителем музея Рекияна, архив которого хранился у Жана Анри еще с корсиканских времен. Затем пришли приглашения на работу из университетов Марселя и Пуатье. Обычный человек на месте Фабра, наверное, с радостью согласился бы на одно из них: блестящее продолжение карьеры для учителя-самоучки из нищей крестьянской семьи! Фабр же, наоборот, подумал и отказался. Почему?
Главным образом потому, что работа в университете неминуемо повлекла бы за собой радикальные перемены в образе жизни ученого. В этом случае он смог бы лишь урывками заниматься тем, чему пока мог посвящать все свободное время: наблюдениями за жизнью насекомых. Именно это занятие было для Фабра целью и смыслом всей жизни, а вовсе не карьера в научном мире и не восхождение по социальной лестнице.

Во-вторых, у университетской жизни — свои законы: Фабру пришлось бы больше бывать в обществе, завязывать и поддерживать необходимые отношения с коллегами и начальством, поскольку чем выше положение в обществе, тем в большей степени успех человека определяется не его талантом и работоспособностью, а полезными связями и гибкостью позвоночника. У Фабра эти полезные социальные навыки отсутствовали начисто: он еще на Корсике долго расхлебывал историю, когда вздумал не пойти на встречу Нового года к своему начальнику. В Авиньоне продолжалось то же самое — ученики ходили за ним по пятам, а коллеги за спиной злословили на его счет и дразнили Мухой. Местные жители, которыми Фабр опять-таки интересовался куда меньше, чем насекомыми, тоже посматривали на него косо. Еще бы — учитель и отец целой кучи детей, вместо того чтобы поднимать на ноги семью и кормить престарелых родителей, целыми днями шлялся по окрестным пустырям и зарослям в компании ребятишек.
Фабр сознавал и другое: избранная им специальность была одной из самых демократичных в науке, поскольку требовала минимума затрат и капиталовложений. Требовался лишь ученый, одаренный фанатическим терпением, упорством и наблюдательностью, да кусок нетронутой цивилизацией земли, заросший бурьяном и кустарником. Все остальное прилетит, прибежит и приползет само. В общем, Фабр так и остался в Авиньоне.
Любимым местом его наблюдений стала так называемая Пустая дорога, расположенная около знакомого ему местечка Карпантра: там никто не удивлялся энтомологу, который мог провести целый день в неудобной позе, всматриваясь куда-то в глубь куста чертополоха. Предметом его наблюдений были скарабеи (жуки-навозники), навоз для которых он покупал на ферме, а когда ему там отказали, стал украдкой собирать в самодельный пакет за прохожими лошадьми; затем его внимание привлекли осы-сфексы, изучение которых, вместе с другими хищницами, многое прояснило в понимании сущности и механизмов действия инстинкта.
Любопытно, но в большинстве случаев Фабр интересовался в своих изысканиях исключительно самками, в чем ему не преминули попенять впоследствии ученые коллеги. Причина такого предпочтения, скорее всего, объяснялась тем, что в мире насекомых роль самки куда важнее и интереснее, чем самца: именно женские особи обустраивают жилища, обеспечивают кормом потомство, охотятся и т. п.
Печатая научные работы, перемежая кропотливые наблюдения с каждодневной упорной борьбой за существование, Фабр мечтал о независимости, о собственной научной лаборатории. Учитывая скромность его энтомологических запросов, основу лаборатории вполне мог составить участок какой-нибудь бесхозной пустоши, попавший в его полное распоряжение. Независимость, даже такая непритязательная, стоила денег. И Фабр стал упорно разрабатывать идею, которая обещала избавить его от финансовых затруднений раз и навсегда.

Речь шла о красителе, который добывали из корней многолетнего травянистого растения марена. Спрос на красители из марены был высоким, однако технологии их получения были достаточно сложны и дороги, поэтому дельцы часто покрывали избыток спроса за счет манипуляций с краской — ее разводили, подделывали, смешивали с другими ингредиентами.
Фабр посвятил марене двенадцать лет исследований. В конце концов ему удалось значительно усовершенствовать процесс получения краски и добиться необходимой простоты в технологической цепочке. Он был готов выйти на рынок со своим детищем, и тут грянул гром: немецкие химики изобрели искусственные, анилиновые красители. Детище Фабра ушло в руки предприимчивых людей буквально за гроши.
В 1867 году Фабра посетил неожиданный гость — Виктор Дюрюи, министр просвещения Франции. Это был выдающийся реформатор довольно-таки косной и отсталой системы образования в стране, который прочел работы Фабра и захотел лично познакомиться с этим талантливым ученым и педагогом.
Дюрюи настойчиво предлагал Фабру свою помощь в исследованиях, однако диалог у них получился похожим на легендарный обмен мнениями между Александром Македонским и Диогеном. Когда молодой, но уже могущественный царь спросил философа, обитавшего в бочке, что он может для него сделать, Диоген в ответ попросил не загораживать ему солнце. Министр хотел прислать Фабру что-нибудь для его лаборатории, однако ученый, давно и успешно обходившийся своими руками и всяким мусором, который он подбирал во время своих бесконечных экскурсий, согласился лишь на шкуру крокодила из зоосада: такое чучело послужило бы достойным украшением его «логова алхимика».
Положительным итогом посещения министра стало то, что Фабра пригласили читать лекции в только что открытую общеобразовательную школу для взрослых, а затем и на женские курсы, обязанные своим появлением исключительно новаторской деятельности Дюрюи.
Затем последовал вызов в министерство. Фабр попробовал было отвертеться и проигнорировать это хлопотное дело, но Дюрюи оказался настойчив, и после третьего напоминания авиньонский учитель все-таки отправился в столицу. Там к его встрече хорошо подготовились: Фабр стал кавалером ордена Почетного легиона, его познакомили с молодым издателем учебно-научной литературы Шарлем Делагравом (это знакомство обернулось долгим и плодотворным сотрудничеством), и даже представили императору Наполеону III.
На приеме монарх для виду учтиво поинтересовался у ученого судьбой гиперметаморфоза мелоид, однако беседе было суждено несколько неожиданное продолжение: вскоре Фабру шепнули, что «есть мнение» оставить его при дворце воспитателем принца. Немудрено, что Фабр в ужасе сбежал в Авиньон, едва успев попрощаться с Дюрюи.
Затем в жизни Фабра наступила черная полоса. Слуги католической церкви, долгое время отравлявшие своим влиянием французское образование, перешли в 1871 году в наступление против Виктора Дюрюи с его женскими курсами и прочими нововведениями. Жертвой этой борьбы пал не только министр; в Авиньоне, который был когда-то папской резиденцией, не на шутку заинтересовались «подрывной» преподавательской деятельностью Фабра. Ему припомнили все: и успех, и дружбу с министром, и даже лекцию об устройстве цветка, прочитанную на женских курсах. Чистосердечный рассказ Фабра о таинствах опыления и завязи был признан аморальным.

После смещения Дюрюи и закрытия авиньонских женских курсов Фабра на всякий случай вместе с семьей выгнали с квартиры: хозяйки, воспользовавшись отсутствием формального договора с неудобным жильцом о найме жилплощади, мобилизовали даже судебного исполнителя с бумагой о выселении. Попытки получить работу в каком-нибудь из университетов в соседних городах не принесли успеха: эпоха университетской вольницы давно миновала, и в политике там разбирались не хуже авиньонских квартирных хозяек. Уже после рокового 1871 года Фабра отстранили и от музея Рекияна.
В эту критическую минуту Фабру протянул руку помощи его давний друг, английский философ и экономист Джон Стюарт Милль, приславший ему три тысячи франков. На эти деньги Фабр смог поселиться в маленьком домике на окраине города Оранжа, расположенного неподалеку от Авиньона.

В изменившейся обстановке Фабр постарался опереться на литературный труд и сполна воспользоваться своим даром педагога и популяризатора. Из-под его пера вышло множество книжек, в которых дядюшка Поль или тетушка Аврора беседовали со своими племянниками и племянницами на разные актуальные темы, касавшиеся естественных наук, домоводства или смежных дисциплин, например бытовой химии.
«История полена», «Небо», «Книга о земле», «Книга об истории. Научные беседы дяди Поля с его племянником», «Маленькие девочки. Первая книга для чтения в начальных школах», «Химия дяди Поля», «Домоводство. Беседы тетушки Авроры с племянницами о домашней экономии. Книга для женских школ», «Изобретатели и их изобретения», «Почвы и минералы, основы естественной истории»... Фабровские пособия задали тон во французской популярной литературе на десятки лет вперед, потому что их автор любил играть со своими воспитанниками и придерживался мнения, что опыт, который можно поставить с помощью страницы, вырванной из учебника по физике, принесет гораздо больше пользы, чем текст, который умещается на этой странице. Фабр учил изготавливать волчок из хлебного мякиша, проткнутого щепочкой, а затем объяснял с помощью этого прибора особенности вращения Земли и природу белого цвета; пушечка из бузины, заряженная двумя пробками, одна из которых толкала другую силой сжатого воздуха, проливала свет на законы баллистики и устройство паровой машины и т. п.

Годы жизни Фабра в Оранже были отмечены началом выхода еще одной книги, которой было суждено обессмертить его имя. Речь идет о первом томе «Энтомологических воспоминаний», в который вошли результаты многолетних наблюдений над осами-церцерис, сфексами, пчелой-аммофилой, халикодомой, навозниками и бембексом. Всего за 30 лет вышло 10 томов «Воспоминаний»; читатели называли их «Илиадой», «Человеческой комедией» и «Войной и миром» из жизни насекомых.

Радость выхода этой книги для Фабра сильно омрачил жестокий удар, нанесенный ему судьбой: умер его 15-летний сын Юлий, который был его ближайшим помощником в наблюдениях и подавал большие надежды как будущий энтомолог. Фабр назвал его именем три новых вида ос, однако, увы, здесь его подвело слабое знание систематики — эти насекомые уже были известны науке.
Первый том «Энтомологических воспоминаний» прочел и высоко оценил Чарлз Дарвин. Несмотря на то что Фабр всегда подчеркивал свое категорическое несогласие с его эволюционной теорией, Дарвин очень уважительно относился к его работам, ссылался в своих трудах на наблюдения Фабра и рекомендовал его сочинения своим коллегам и единомышленникам. В свою очередь, и Фабру разница во взглядах с великим английским исследователем не помешала обмениваться с ним письмами на интересующие обоих темы, посылать Дарвину свои книги и даже изучать английский язык, чтобы прочесть Дарвина в оригинале. «Хотя факты, найденные мною, и удаляли меня от его теорий, тем не менее я отношусь к нему с глубоким благоговением, восхищаюсь благородством его натуры, искренностью его, как ученого»,— писал Фабр после смерти Дарвина в «Энтомологических воспоминаниях».

Осенью 1878 года Фабр серьезно заболел и провел в постели почти всю зиму. В феврале 1879 года он совсем было смирился с мыслью, что уже не поднимется со своего ложа, и попросил сына Эмиля принести ему ком земли с гнездом пчел-галикт, которыми он занимался в последнее время. Земля вскоре оттаяла, и проснувшиеся пчелы расползлись по одеялу... Неизвестно, что сыграло решающую роль в выздоровлении ученого, но к началу нового сезона наблюдений он уже был на ногах.
Правда, продолжать свои эксперименты ему пришлось уже в другом месте: хозяин дома, в котором жили Фабры, по собственной инициативе спилил платановую аллею, украшавшую фасад дома и служившую прибежищем множества насекомых и птиц. Фабр, крайне возмущенный этим поступком, стал немедленно подыскивать новое пристанище для семьи и лаборатории. На его счастье, неподалеку от Оранжа, в деревушке под названием Сери-ньян-дю-Конта продавался заброшенный дом с участком земли — как раз то, о чем Фабр мечтал всю сознательную научную жизнь!
Радость от приобретения была настолько всеобъемлющей, что Фабр даже начал опасаться, что этот дорогой подарок судьбы нашел его слишком поздно, и у него уже просто не хватит сил осуществить все задуманное. Впрочем, это не помешало ему с жаром приняться за обустройство полигона для своих исследований. Не зря Фабр так любил повторять в своих работах: «Laboremus!». И начал он с капитального каменного забора, который оказался самым дорогим сооружением на участке, — вот до чего может довести занятого человека роскошь общения с зеваками и соседями!

Другими заметными точками на карте фабровского Пустыря, или, по-провансальски, Гармаса (именно под этим названием лаборатория Фабра вошла в историю науки), стали: искусственное болото на 50 литров воды, созданное совместно с кузнецом из стекла и металлических реек, сад, с умыслом засаженный деревьями, кустами и разнотравьем, гноильня (тренога из камышинок с миской, где на песке лежит тушка какого-нибудь крота, привлекая насекомых-падалыциков), пилоны (специальные конструкции для наблюдения за жуками-навозниками), лаборатория с массой всяких садков с личинками, коконами бабочек и т.п. Все это хозяйство находилось постоянно в процессе движения, охоты, появления на свет, устраивания гнезд, налаживания брачных отношений и нужно было быть Фабром, «неподражаемым наблюдателем», как называл его Дарвин, чтобы следить за всеми этими превращениями, постоянно вмешиваясь в их течение и результаты. Важной частью лаборатории была и одна из комнат в доме — в ней никогда не закрывали окна, чтобы ничем не стеснять свободу передвижения насекомых. А тут были десятки, если не сотни видов — гусеницы, личинки, куколки...

Однажды одна из обитательниц этого инкубатора устроила в доме небольшой переполох. Дело было так. Фабр проследил за выходом из куколки бабочки-сатурнии и посадил ее под сетку. Под вечер, повинуясь ее неведомым чарам, в дом слетелось около сорока здоровенных самцов сатурнии, от которых отчаянно отбивалась перепуганная кухарка, принявшая их в полумраке за летучих мышей.
Вскоре после обустройства Пустыря Фабр остался почти в одиночестве: дети выросли и зажили своей жизнью, жена Мари-Сезарин умерла. Однако ученый был по-прежнему бодрым мужчиной в свои шестьдесят лет и немного погодя опять женился. Его избранницу звали Жозефин-Мари Додель, она была моложе Жана Анри на 40 лет. Молодые супруги не стали идти против законов природы: несколько лет спустя к пестрой толпе обитателей сериньянского дома прибавились дочери Мари-Полин, Анна-Элен и сын Поль.
Сам отец семейства с годами все больше уходил в работу и перестал выбираться даже в Карпантра: ему становилось жаль бесполезных трат времени, которого и так оставалось слишком мало. Питался он просто, ел немного, в основном фрукты; не отказывался от стаканчика местного вина и ежедневно выпивал одну стопку рома.
О чудачествах Фабра, как и всякого выдающегося человека, ходили легенды. Он, действительно, страшно не любил шума — даже часы в комнате однажды остановил за их громкое тиканье; так они и стояли с тех пор. Каждый день Фабр затворялся в лаборатории и вышагивал вокруг своего письменного столика, обдумывая очередные очерки. За тридцать лет в каменном полу комнаты вытоптался заметный след — ежедневный маршрут размышляющего Фабра.
Однажды с Фабром случилась из ряда вон выходящая история — он чуть было не занялся общественной деятельностью. Дело в том, что односельчане выбрали его в муниципальный совет, и Фабр не счел себя вправе пренебрегать их мнением. Однако, когда он явился в мэрию на первое заседание, то обнаружил, что все советники заседают не здесь, а в кафе по соседству — там трудиться на благо народа было явно сподручнее. Возмущенный Фабр тотчас развернулся и ушел обратно к своим насекомым. Больше его в муниципальном совете никто не видел, хотя в кафе он иногда заходил.

Фабр по-прежнему писал стихи и поэмы, причем в основном на провансальском, который когда-то был языком королей и трубадуров. Эта симпатия к родному краю и его культуре сблизила его с движением братьев-фелибров***, которые в 1909 году присвоили Фабру звание «фелибр мажораль». Они же назвали его «лю фелибр ди Таван» (фелибр насекомых) и наградили высшим знаком отличия — золотым каркассонским кузнечиком. Это избавило от мучительных раздумий благодарных потомков Фабра: уже в XX веке на доме в Сен-Леоне, где он появился на свет, была установлена мемориальная табличка с простой надписью: «Дом фелибра насекомых».
Фабр был разносторонне одаренным человеком. Он не только писал стихи или мастерил уникальные по простоте и целесообразности конструкции по наблюдению за насекомыми. Он придумал новый тип улья, который соорудил... из полых высушенных стеблей ежевики; сам сочинял мелодии, которые наигрывал на стоявшей в доме фисгармонии; знал греческий язык и читал в подлиннике Эзопа; вел переписку со многими выдающимися людьми и просто интересующимися его изысканиями. Фабр, например, мог заинтересоваться письмом девятилетнего мальчика и, получив разрешение от его матери, отправить ему живых насекомых: домики бабочек-психей, гнезда осмий. Из этого мальчика впоследствии вырос академик биологии Жан Ростан.
Фабр прожил на редкость долгую и плодотворную жизнь. Судьба его не баловала: под старость он вновь оказался на грани нищеты; дело дошло до того, что встал вопрос о продаже его 700 акварелей, на которых были изображены «все грибы края олив». Однако друзья и почитатели Фабра нашли другой выход: отпраздновать юбилей. Поскольку 90-летия со дня рождения ждать было несколько рискованно, решили отметить 30-летие выхода в свет первого тома «Энтомологических воспоминаний». В оргкомитет вошли выдающиеся писатели, поэты, ученые — будущий Нобелевский лауреат Морис Метерлинк, Нобелевский лауреат, провансальский поэт Фредерик Мистраль, Эдмон Ростан, Ромен Роллан (еще один будущий обладатель Нобелевской премии), выдающийся математик Анри Пуанкаре и многие другие.
Статья Мориса Метерлинка о Фабре, напечатанная в газете «Фигаро» 19 февраля 1910, вновь открыла выдающегося ученого для своей страны и всего мира. На следующий день ее перепечатали сотни французских газет. История Фабра и даже сама его нищета стали сенсацией; помимо назойливого внимания, которое только раздражало старика, это принесло и свою пользу. Можно сколько угодно ругать рекламу, но за один лишь год после празднования юбилея давний издатель Фабра Делаграв продал его «Энтомологических воспоминаний» больше, чем за двадцать предшествующих лет.

Впрочем, Фабра действительно любили и потому поздравляли искренне и от души. Фредерик Мистраль называл его «человеком, заставившим нас опуститься на колени в траве». Эдуард Эр-рио, будущий премьер-министр Франции, находил в рассказе Фабра о любви богомолов больше тем для размышления, чем во многих романах. Морис Метерлинк признавался, что написал свои неподражаемые книги «Жизнь пчел» и «Жизнь муравьев» под непосредственным влиянием работ Фабра.
В 1913 году умерла вторая жена Фабра Жозефин-Мари, а в октябре 1915 года, в разгар боев Первой мировой войны, не стало и его самого. В 1924 году перед домом Фабров в Сен-Леоне установили медную скульптуру работы Малэ — Фабр был изображен стоящим во весь рост; с лупой в руке он изучал колонну гусениц походного шелкопряда.
В 1943 году хозяйственные гитлеровцы занялись сбором цветных металлов в покоренной Франции. Статуя Фабра разделила общую судьбу: ее погрузили на железнодорожную платформу и повезли на переплавку. Однако глухой ночью на одном из перегонов железнодорожники-участники Сопротивления, рискуя жизнью, отцепили платформу со статуей и спрятали ее в надежном месте. Два года спустя медного Фабра торжественно возвратили на прежнее место. Наверное, он и теперь стоит у дома своего детства в Сен-Леоне, терпеливо вглядываясь в жизнь букашек, навсегда покоривших его благородное сердце...

***Фелибр - на старом провансальском языке - "книготорговец, книжник"