Богомол (Manteidae) — насекомое юга, не менее интересное, чем цикада, но менее заметное, так как не производит шума. Форма его тела и нрав чрезвычайно странны. Народное и научное названия (Mantis religiosa L.) этого насекомого сходны в том, что уподобляют его молящемуся человеку.
Богомол обыкновенный (Mantis religiosa) — крупное насекомое, зеленого или буровато-желтого цвета, с хорошо развитыми надкрыльями и крыльями. Последние стеклянно-прозрачные и только по переднему краю и на вершине зеленоватые или буроватые. На внутренней стороне тазиков передних ног имеется черное пятно, нередко со светлым глазком в центре. Самки, длиной 48—76 мм, значительно крупнее самцов (40—61 мм).

Обыкновенный богомол широко распространен в Европе, Азии и Африке, заходя на севере до 54° северной широты, на юге — от африканского континента до Трансвааля и Капской земли.
У обыкновенного богомола наблюдаются три цветовые формы: зеленая, желтая и бурая.
Уже греки называли его «мантис», что по-нашему значит «жрец». Но какой жестокий нрав скрывает эта ханжеская наружность! Богомол питается исключительно живой добычей, как тигр, пожирающий мирных шестиножек. Его наружность не внушает опасения. Ему нельзя отказать в изяществе: тонкая талия, нежно-зеленый цвет и длинные прозрачные крылья. У него нет громадных челюстей; напротив, голова его заканчивается просто острым клювиком. Благодаря своей подвижной шее богомол может вертеть головою, поворачивать ее направо и налево, опускать и поднимать вверх. Это единственное насекомое, которое может направлять свой взгляд и осматриваться кругом.
Орудием охоты, а точнее сказать, убийства, являются передние лапки богомола. Ляжка необыкновенно длинна и сильна; выдвигаясь, она устраивает западню намеченным жертвам. На внутренней ее стороне, у основания,— красивые черные пятна, с белым глазком внутри, звездочками; несколько рядов мелких жемчужных пятен дополняют украшение.
Бедро богомола еще длиннее ляжки, похоже на сплюснутое веретено и снабжено впереди снизу двойным рядом острых шипов — длинных черных и коротких зеленых. Такое чередование шипов различной длины делает орудие еще более действенным. Наружный ряд шипов состоит только из четырех зубьев, три самых длинных шипа торчат позади двойного ряда. Короче говоря, бедро похоже на пилу с двумя рядами зубьев, между которыми находится желобок, куда вкладывается изогнутая голень.
Голень подвижно соединена с бедром и также представляет двойную пилу, но с более мелкими, более многочисленными и гуще расположенными зубьями. Она оканчивается сильным крючком, острым на конце, как иголка, имеющим на нижней стороне желобок с двумя лезвиями наподобие изогнутого ножа или серпа.
Это великолепное орудие для прокалывания и разрывания оставило мне воспоминания. Несколько раз пойманный богомол крепко схватывал меня за палец, и, если другая рука была занята, приходилось прибегать к посторонней помощи, чтобы освободиться от пленника. Если оторвать богомола резко, оцарапаешь себе палец шипами.
В спокойном состоянии все смертельные для врага части лапки так согнуты и прижаты к груди, что имеют безобидный вид. Кажется, что насекомое молится. Но как только покажется добыча, «молитва» тотчас прекращается: ноги вытягиваются, крюком цепляют жертву, притягивают ее и вкладывают между четырьмя зияющими пилами. Кто бы ни попал в эти пилы: стрекоза, кобылка или более сильное насекомое,— тот погиб без возврата, ужасная ловушка не выпустит никого.
Изучать нрав богомола невозможно на свободе полей,— это лучше делать в лабораторных условиях. В этом нет ничего трудного. Богомол не тяготится неволей, если его хорошо кормить. Колпак из металлической сетки я ставлю на миску, наполненную песком, в который всажен пучок сухого тмина и плоский камень, на который позднее будут отложены яйца. С десяток таких шалашей расположены в ряд на большом столе в моей лаборатории, и солнце освещает их. Туда я помещаю пленников, поодиночке или по нескольку особей.
Во второй половине августа я начинаю встречать взрослого окрыленного богомола на увядшей траве и кустарниках, вблизи дорог. Брюхатые самки с каждым днем попадаются все чаще, а их хилые супруги, напротив, реже, и мне становится трудно пополнить пары, потому что в садках происходят трагедии: самки поедают самцов. Об этой их жестокости расскажем позднее, а теперь поговорим о другом.

Mantis religiosa

Богомолы — насекомые отряда Mantoptera, в который входят 2 семейства — настоящие богомолы и эмпузы; распространены преимущественно в тропиках и субтропиках. Богомолы распространены главным образом в жарких странах, и есть среди них довольно крупные виды, как, например, аргентинский богомол (Mantis argentine), который достигает в длину 78 мм..

Но, наверное, не потому, что они труднопереваримы,— ведь желудок у богомола, говорит Эдвард Росс, «прямо луженый». Дайте ему извлеченных из нашатырного или древесного спирта насекомых, и от них не откажется!
Слюнные железы у богомолов невероятно велики: простираются ото рта через все грудные сегменты, нередко вплоть до брюшка. Объемистый зоб, желудок с разного рода облегчающими пищеваре ние органами, ферменты, сходные с теми, что выделяет поджелудочная железа позвоночных животных... одним словом, богомолы отлично подготовлены природой для переваривания такой пищи, которая другим насекомым недоступна.
Представьте себе, крупные тропические богомолы ловят и едят «с удивительной быстротой» и неуемным аппетитом мышей, птиц, ящериц, лягушек, даже... мелких змей! Видели, и как наш обыкновенный богомол убивал небольших ящериц, и как его китайский собрат из рода хиеродуля невозмутимо и методично пожирал громко кричащую древесную лягушку.
А помните прекрасно описанное у Джералда Даррелла сражение богомола с гекконом на потолке? Да что геккон, и ящериц покрупнее, агам например, случается, нередко богомол обращает в бегство».

Игорь Акимушкин
Мир животных М. "Мысль" 1998

Самки — большие обжоры, поэтому содержать их в течение нескольких месяцев довольно трудно. Каждый день им надо класть свежую пищу, причем они используют ее довольно расточительно. Думаю, что в естественных условиях богомол бережливее. Там, где нет излишка дичи, он, наверное, съедает добычу целиком, а у меня в садке, поевши немного, остальное часто бросает. Вероятно, таково влияние заточения. Я вынужден звать на помощь деревенских мальчишек, которые за лакомства ловят «корм» для моих богомолов.
Ребята ловят кузнечиков и кобылок на лужайках, а я выбираю отборную дичь, чтобы исследовать смелость богомола.
Так вот, мой пленник пожирает всех: и большую египетскую кобылку (Acridium aegyptium L.), превосходящую его объемом; и бледнолобого кузнечика, вооруженного могучими челюстями с зубцами; и страшного трускала (Truxalis); и эфишшгеру виноградников (Ephippigera ephippiger) с саблею на конце брюшка. К этой дичи прибавим двух ужасных пауков, самых крупных в моей местности: эпейру шелковистую (Larinioides sericatus), с круглым зубчатым брюшком, величиною с двугривенный, и эпейру корончатую (Araneus diadematus), ужасно лохматую и пузатую.
Богомол смело кидается на все живое, что приближается к нему. Битвы с вышеперечисленными великанами, должно быть, редки, возможно, к большому сожалению богомола. Жертвы смелого охотника приводятся в неподвижное состояние его пилами. Об этом стоит рассказать.

При виде египетской саранчи, неблагоразумно приблизившейся, богомол сразу принимает угрожающее положение, причем так быстро, что даже на привычного наблюдателя это производит удивительное впечатление. В положении и фигуре богомола в этот момент есть что-то дьявольское.
Надкрылья открыты и откинуты в стороны, крылья развернуты во всю ширину и, как огромные паруса, возвышаются на спине; скорченный конец брюшка то поднимается, то опускается и резко растягивается, издавая звук «пуф-пуф!», похожий на шуршание распустившегося индюшиного хвоста. Гордо опершись на четыре задние лапки, богомол держит свою длинную грудь почти вертикально. Передние лапки, хватательные, сначала сложенные на груди, теперь раскрываются во всю длину и обнажают подмышки, украшенные перлами и черным пятном с белым глазком.
Стоя в такой странной позе, богомол пристально следит за кобылкой, поворачивая голову, когда жертва меняет место. Цель очевидна: богомол хочет испугать и парализовать свою добычу, которая могла быть для него опасна. Удастся ли это ему? Наверное, насекомое, на которое нападает богомол, знает об опасности. Оно видит перед собой привидение с крючками и чувствует, что смерть близка, а между тем не убегает, хотя имеет такую возможность. Так, хорошо прыгающая кобылка неподвижно стоит на месте или даже медленно приближается к хищнику.
Одним словом, кобылка заворожена богомолом почти так, как маленькие птички под гипнотизирующим взглядом змеи. Вот богомол схватил саранчу, его пилы сомкнулись и держат ее; напрасно та бьется и старается укусить охотника; он держит ее так, что удары сильных лапок кобылки не причинят богомолу вреда. Когда пойманное насекомое затихает, убийца складывает крылья, свое знамя войны, принимает обыкновенное положение и начинает пировать.
При нападении на трускала и эфиппигеру, насекомых менее опасных, чем египетская саранча и кузнечик, поза богомола менее внушительна и не так длительна. Часто достаточно выставить раздвинутые лапки — это действует также и на эпейру, которую богомол хватает поперек тела, нисколько не опасаясь ее ядовитых челюстей. С мелкими саранчовыми, составляющими обычную пищу богомола в естественных условиях, он совсем не применяет устрашение. Итак, богомол обессиливает страхом слишком сильную добычу. Большое значение в этом причудливом положении имеют крылья. Они очень велики, бесцветны и прозрачны, с зеленым наружным краем. Вдоль крыльев проходят веерообразно многочисленные продольные жилки, их пересекают под прямым углом более тонкие, поперечные. Развернутые крылья богомола напоминают дневную бабочку в состоянии покоя. Между крыльями движется резкими толчками согнутое брюшко, от прикосновения которого к жилкам и происходит шуршание, которое я описывал.Чтобы вызвать этот странный звук, достаточно провести концом ногтя по верхней стороне развернутого крыла.

Крылья необходимы самцу, слабенькому карлику, который должен перелетать с куста на куст при свадьбах. Он их достаточно развил для своих перелетов, которые, впрочем, невелики, достигая четырех-пяти человеческих шагов. Богомол-самец очень воздержан в пище. Очень редко я застаю его с маленькой кобылкой, ничтожной добычей, одной из самых безобидных. Неужели ему неизвестна поза приведения, а может, бесполезная для нечестолюбивого охотника?
Наличие крыльев у самки, напротив, непонятно. Чрезмерно толстая во время созревания яиц, она ползает, бегает, но никогда не летает из-за тяжести своего тела. Для чего в таком случае одарена она крыльями, да еще такими огромными?
Еще чаще возникает этот вопрос, когда наблюдаешь богомола бесцветного (Ameles decolor Charp.), близкого соседа богомола обыкновенного. Самец первого крылатый и летает довольно быстро, но у толстой самки, волочащей брюшко, набитое яйцами, крылья сведены к коротким культяпкам, напоминающим короткую куртку. Для жизни среди сухой травы и камней этот наряд, несомненно, удобнее.
Зачем же самка богомола обыкновенного сохранила огромные крылья, если не пользуется ими для полета? Она охотится на крупную дичь, которую иногда одолевает с опасностью для своей жизни. Прямое нападение на добычу может закончиться роковым для нее образом. Надо сначала парализовать жертву страхом, для чего и служат огромные крылья. А маленькому бесцветному богомолу этот прием не нужен, так как он ловит мух и молоденьких кобылок.
После нескольких дней голодовки богомол может съесть целую египетскую саранчу, за исключением слишком жестких крыльев, лапок и роговых покровов, причем за два часа. Но подобная оргия - редкость. Присутствуя при ней раз или два, я спрашивал себя, как этот обжора вмещает в себя пищи больше своего объема? Очевидно, пищеварение совершается здесь с необыкновенной быстротой.
Интересно также то, что свою добычу богомол поедает с затылка. Когда, например, кобылка превращается в неподвижный труп, хищник, конечно, выбирает лучшие куски. Но кусает богомол свою жертву прежде всего в затылок, причем это повторяется постоянно и, следовательно, имеет серьезное основание.
Для объяснения позволю себе маленькое отступление. В июне я часто встречаю на моей лаванде двух маленьких пауков, похожих на крабов (Thomisus onustus Walk, и Th. rotundatus Walk.). Один — атласно-белый, с кольчатыми лапками из зеленых и розовых колец; другой — черный, брюшко окаймлено красным и с листовидным срединным пятном. Эти два хорошеньких паучка ходят боком, как крабы. Они не ткут сети из паутины; свое небольшое количество шелка они употребляют для мешочка с яйцами. Охотятся они из засады в цветах: неожиданно кидаются на добычу, которой вздумалось попить цветочного нектара. Главная их пища — домашние пчелы. Я часто застаю их с добычею, то схваченною за затылок, то за какую-нибудь другую часть тела, даже иногда за конец крыла. Во всех случаях пчела мертва: лапки висят, и язык вытянут. Ядовитые крючки паучьих челюстей, впившиеся в затылок, заставляют меня задуматься. Я вижу здесь черту, сходную с приемами богомола, когда он хватает саранчу. Да и как слабый паучок может овладеть пчелой, более сильной, более проворной и вооруженной смертельным жалом?

Чтобы проследить, как происходит эта борьба, я помещаю в садок томиза, пучок лавандовых цветов с несколькими капельками меда и трех-четырех живых пчел. Пчелы беззаботно летают под колпаком, время от времени пьют нектар из цветов и совершенно не боятся паука, садясь в полусантиметре от него. Паук, со своей стороны, неподвижно сидит на одном из цветков. Четыре передние, более длинные его лапки готовы к нападению — вытянуты и немного приподняты.
Паук кидается на пчелу, крючками держит ее за кончики крыльев, а лапками неловко обхватывает ее. Пчела изо всех сил пытается сбросить врага со спины, ведь в таком положении она не может достать его жалом. Паук выпускает крыло и сразу хватает ее крючками за затылок. Пчела умирает, как пораженная молнией: ее нервный центр отравлен уколом ядовитых крючков. Держа мертвую добычу за затылок, томиз начинает сосать ее кровь. Когда шея высосана, он принимается за брюшко, грудь, где попало. Пир длится иногда часов семь кряду, причем паук только высасывает кровь, но не ест мясо пчелы: ни один член ее не оторван, и нигде не видно раны.
Итак, слабый паук побеждает вооруженную жалом пчелу. На ее стороне — жало и сила, а на его — знание, как мгновенно убить.
Вернемся к богомолу, который тоже обладает этим знанием. Он хватает огромную саранчу или сильного кузнечика, опасных зазубренными голенями своих сильных задних ног, которыми распороли бы богомолу брюхо, вздумай он пожирать жертву живой. Поэтому богомол ранит добычу в заднюю часть шеи и перегрызает мозговые узлы, подавляя источник мускульной силы. Жертва становится неподвижной, не так внезапно и полно, как пчела, но все же достаточно для того, чтобы можно было спокойно и безопасно съесть ее.
Но самое ужасное заключается в том, что и в отношении к себе подобным богомол проявляет такую же жестокость, как и к другим насекомым.
Я помещаю в один садок несколько самок, иногда до двенадцати. В довольно небольшом помещении им тесно: тяжелое брюшко мешает самке много двигаться. Уцепившись за сетку колпака, они сидят неподвижно, занятые пищеварением или подстереганием добычи. Так же они ведут себя и на свободе. Чтобы голод не довел их до драки, я два раза в день впускаю к ним свежих кобылок.

Сначала население садка живет мирно: каждая самка поедает то, что поймала, и не ссорится с другими. Но это продолжается недолго. Брюшко вздувается, яичники зреют, наступает время свадеб и кладки яиц. Тогда между самками вспыхивает ревность, хотя самцов в садке нет. Работа яичников внушает им безумное желание пожирать друг друга. Самки принимают устрашающее положение, и начинаются схватки и каннибальские пиры.
Две соседки, без всякой видимой причины, принимают воинственные позы и поворачивают головы то вправо, то влево, как бы оскорбляя друг друга взглядами. Крылья распускаются, и движения брюшка вызывают звук «пуф! пуф!». Если борьба заканчивается только царапинами, то хватательные лапки остаются сложенными и только отгибаются в стороны, окаймляя длинную грудь: поза не менее ужасная, чем во время смертельного боя.
Потом одна из лапок вытягивается и внезапно хватает соперницу; затем богомолка так же порывисто отступает и становится настороже. Противница отбивается. Это напоминает драку кошек. При первой царапине, или даже без нее, одна из сражающихся признает себя побежденной и удаляется.
Но очень часто развязка принимает кровавый оборот. Хватательные лапки разворачиваются и поднимаются. Гope побежденной! Победительница хватает ее в тиски и тотчас же принимается пожирать, конечно, начиная с затылка. Пирующая поедает свою товарку так спокойно, как будто это обыкновенная дичь. И ни одна из окружающих не протестует, готовая при первом случае сделать то же.
Богомол проделывает вещи еще более возмутительные. В брачное время поместим самца и самку под колпак и не забудем о провизии. У нас конец августа. Жалкий, тщедушный самец ждет благоприятного момента, кидая взгляды на свою могучую подругу, поворачивая к ней голову, вертя шеей и выпячивая грудь. Его маленькая остренькая мордочка принимает почти страстный вид. В таком положении он долго неподвижно созерцает свою желанную, а та не двигается с места и как бы равнодушна. Между тем влюбленный уловил какой-то знак согласия, тайны которого я не знаю. Он приближается к самке и раскрывает крылья, конвульсивно вздрагивающие. Так богомол объясняется в любви. Наконец его объятия приняты, и после них пара расходится, но для того, чтобы соединиться еще ближе: если бедняга любим красавицей как супруг, то еще более любим как очень вкусная дичь. Действительно, в течение дня или самое позднее на другой день он схвачен своей подругой, парализован в затылок по всем правилам и постепенно, маленькими кусочками, съеден — остались только крылышки.
Мне захотелось узнать, как будет принят другой самец. Результат тот же. В течение двух недель одна и та же самка истребляет семь самцов. Со всеми она вступает в брак и всех заставляет платить за это жизнью. Особенно часты такие пиршества в знойные дни, под влиянием электрических токов, делающих богомолов более нервными.

Случай не предоставил мне возможности наблюдать все вышеописанное в естественных условиях, но думаю, что то, что самки делают в неволе, где они хорошо накормлены и не проявляют никакой тоски, они делают и на свободе.
Один раз я застал следующее зрелище. Самец, поместившись на спине самки, крепко держит ее в объятиях, но у него уже нет головы, шеи и почти всей передней части туловища. Самка, повернув голову через плечо, продолжает спокойно пожирать своего супруга в то время, как оставшийся кусок его тела продолжает исполнять свое предназначение. Говорят: любовь сильнее смерти. Это изречение никогда не находило более яркого подтверждения. Съесть возлюбленного после свадьбы, когда он больше не нужен, до известной степени это еще можно понять, но пожирать супруга в момент брачных объятий — это превосходит самое жестокое воображение. Я видел это собственными глазами и не могу оправиться от изумления.
Мог ли самец спастись? Разумеется, нет, так как его прочно удерживают его же роговые защипки, которыми доверчивый влюбленный прикрепился к телу самки. Отсюда вывод, что любовь богомола так же ужасна, как и любовь паука. Конечно, ограниченное пространство в садках благоприятствует убийству самцов, но причина этих убийств заключается в чем-то другом. Может быть, это переживание тех геологических эпох, когда насекомые предавались чудовищным битвам. Прямокрылые, к которым принадлежат богомолы, первые появились на земле. Грубые, с неполным превращением, они бродили среди древовидных папоротников тогда, когда еще не было насекомых с сложным превращением: бабочек, жуков, мух, пчел: В ту пору надо было уничтожать, чтобы производить.
Поедание самцов наблюдается и у других представителей семейства богомолов. Я охотно признаю его общим для всего вида. Маленький бесцветный богомол, такой крошечный и мирный, никогда не ссорился с соседями у меня в садке, несмотря на многочисленное население, и все-таки самка съедала самца с такою же жестокостью, как и самка обыкновенного богомола.
Гнездо богомола называется «оотека» — коробочка для яиц. В солнечных местах повсюду можно встретить его: на камне, куске дерева, виноградном пне, тонких веточках кустарников, стеблях травы и даже на предметах, сделанных человеком: обломках кирпичей, толстых тряпках, остатках обуви. Обыкновенные размеры гнезда — четыре сантиметра в длину и два в ширину. Цветом оно напоминает пшеничное зерно. На огне горит довольно хорошо и издает запах паленого шелка. И действительно, оотека сделана из вещества, похожего на шелк, но не разделяющегося на нити, а представляющего пенистую массу. Если гнездо устроено на веточке, то его основание охватывает соседние веточки и принимает различную форму в зависимости от условий, а если оно расположено на плоской поверхности, то основание плоское. Во всех случаях верхняя сторона гнезда правильновыпуклая. На ней отчетливо видны три продольные пояса. Средний, более узкий, состоит из пластинок, расположенных парами и прикрывающих одна другую, как черепицы на крыше. Края этих пластинок свободны и оставляют два ряда параллельных щелей, через которые выходят личинки. В только что покинутом гнезде эта средняя полоса усеяна тоненькими кожицами, которые колеблются при малейшем ветре и скоро уносятся им. Я дам этому поясу название «выходной пояс», потому что только вдоль этой полосы совершается выход молодых насекомых, через отверстия, оставленные заранее.
Во всех остальных местах колыбель многочисленного семейства представляет непроницаемые стены. Действительно, две боковые полосы, занимающие большую часть полуэллипсоида, совершенно не имеют отверстий. Здесь видны только многочисленные поперечные бороздки, указатели слоев яиц.
Разрежем коробочку поперек. Тогда увидим, что яйца составляют срединное ядро, очень плотное и с боков покрытое толстой, пористой корою, похожей на затвердевшую пену. Сверху поднимаются изогнутые пластинки, очень тесно расположенные, почти свободные, концы которых прилегают к выходному поясу, образуя двойной ряд маленьких черепицеобразных чешуек.
Яйца лежат в желтоватой массе рогового вида. Они расположены круговыми слоями, и головные концы их обращены к выходному поясу. Это направление указывает, как совершается выход насекомого из яйца. Новорожденные проскользнут в промежуток между двумя соседними листочками, продолжением ядра; здесь они найдут тесный проход, но все-таки достаточный при том интересном расположении, которым я сейчас займусь; так они достигнут до срединной полосы. Там, под черепицеобразными чешуйками, открываются два выхода для каждого слоя яиц. Половина новорожденных выйдет через правую дверь, другая — через левую. Это повторяется с одного конца гнезда до другого, сколько есть слоев.
Повторим вкратце подробности устройства оотеки, которые трудно понять, когда перед глазами нет самой коробочки. Вдоль оси гнезда расположены слоями яйца, а все вместе они составляют ядро, формою похожее на финиковую косточку. Кора, похожая на затвердевшую пену, покрывает ядро со всех сторон, за исключением верхней, посредине, где вместо коры находятся тоненькие, наложенные один на другой, листочки. Свободные концы этих листочков образуют снаружи выходной пояс, разделяясь на два ряда чешуек и оставляя для каждого слоя яиц пару узких выходов. Самым важным для меня в исследовании было присутствовать при постройке коробочки; хотелось видеть, как богомол строит столь сложное здание. Мне не без труда удалось это, так как кладка яиц совершается большею частью ночью. Предварительно сделаю одно замечание: все коробочки, полученные мною в садке (а они там очень многочисленны), прикрепляются на металлическую сетку колпака. Я позаботился положить в садок несколько шероховатых камней и пучков тимьяна, так как то и другое употребляется богомолами на свободе как подпорки для коробок. Но пленники предпочли сеть из железной проволоки, петли которой придают мягкому вначале материалу гнезда большую прочность.
В естественных условиях оотеки ничем не защищены; они должны выносить зимние непогоды, противостоять дождям, ветрам и снегу, не отрываясь от подпоры. А потому самка всегда выбирает неровную поддержку, в которую можно вделать основание коробки, чтобы она была прочнее. Когда обстоятельства позволяют, то посредственному предпочитается хорошее, хорошему — превосходное; по этой причине в садке коробки богомолов, без исключения, прилепляются к проволочной сетке колпака.
Единственный богомол, которого мне удалось видеть за работой, трудился в опрокинутом положении, головою вниз. Он был так погружен в свою работу, что мое присутствие и моя лупа нисколько ему не мешали. Я мог подымать сетчатый свод, нагибать его, опрокидывать, вертеть туда и сюда, и насекомое ни на минуту не прерывает работы. Пинцетом приподнимаю длинные крылья насекомого, чтобы лучше видеть, что происходит под ними,— богомол не обращает на это никакого внимания. Итак, самка не двигается и бесстрастно переносит все нескромности наблюдателя. И все-таки дело не идет согласно моим желаниям: действие совершается так быстро, что наблюдение затруднительно.
Конец брюшка постоянно погружен в пену, и это мешает хорошо рассмотреть подробности. Пена серовато-белая, несколько липкая и напоминает мыльную пену. В момент появления она слегка прилипает к погруженной мною соломинке, а минуты две спустя твердеет и больше не липнет. За короткое время она приобретает такую плотность, как в старой оотеке. Пенистая масса состоит большей частью из воздушных пузырьков, которые придают коробочке объем, больший объема брюшка богомола, и, очевидно, не выделяются насекомым, хотя пена появляется у самого отверстия органов размножения. Воздух проникает туда из атмосферы.
Итак, самка богомола строит коробочку для яиц в основном из воздуха и «смолы». Этот кокон защищает яйца от непогоды. Она выделяет липкую жидкость, подобную жидкости шелковичного червя, взбивает ее в пену, как мы взбиваем яичные белки. Конец брюшка, разделенный длинной щелью, образует две поперечные большие ложки, которые быстро то сближаются, то отдаляются друг от друга и вспенивают жидкость по мере ее выливания. Кроме того, между открытыми ложками видно, как то появляются, то скрываются, наподобие поршня, внутренние органы, точно уловить деятельность которых невозможно — они погружены в непрозрачную пену.

Конец брюшка, все время трепещущий, открывает и закрывает быстро свои створки, качаясь справа налево и слева направо наподобие маятника. После каждого качания появляется внутри слой яиц, а снаружи — поперечная борозда. Брюшко, подвигаясь по описанной дуге, погружается порывами в пену, через очень частые промежутки, как будто оно что-то туда вкладывает. Это, несомненно, откладывается яичко; но все происходит так быстро и в такой неудобной для наблюдения среде, что мне ни разу не удалось видеть работу яйцеклада.
Я могу судить о появлении яиц только по движениям конца брюшка, который резко погружается в глубину пены. В то же время непрерывными волнами выделяется липкая жидкость, взбиваемая створками в пену, которая растекается по обеим сторонам слоя яиц и под ними,— я вижу, как она выступает через петли сетки, отодвинутая сюда давлением конца брюшка. Так постепенно получается пористый покров, по мере того как яичники пустеют. Я думаю, хотя непосредственно не мог наблюдать этого, что в середине ядра яйца погружены в не взбитую и не превращенную в пену жидкость, а когда слой яиц отложен, тогда две створки приготовляют пену для покрова. Но еще раз повторяю, что все это чрезвычайно трудно рассмотреть под пенящимся покровом.
На свежей коробке выходной пояс покрыт слоем мелкопористого вещества, ярко-белого матового цвета, выделяющегося на остальной грязно-белой поверхности оотеки. Это похоже на взбитые с сахаром белки, употребляемые кондитерами для украшения пирожных. Эта смазка очень ломкая, легко отделяющаяся. Когда она исчезает, то выходной пояс вырисовывается ясно со своим двойным рядом пластинок на свободном конце. Непогода, дождь и ветер обрывают их по кусочкам, а на старой коробке от них не остается и следа.
На первый взгляд кажется, что это снежно-белое вещество имеет иной состав, нежели остальные части постройки. Но анатомическое исследование доказывает, что это одно и то же вещество. Орган, выделяющий его, состоит из цилиндрических, свернутых трубок, распределенных на две партии по двадцать трубок в каждой. Все они наполнены липкой бесцветной жидкостью, везде имеющей одинаковый вид. Нигде нет указания на присутствие белого вещества. Да и способ образования снежно-белой ленты устраняет всякую мысль о различных веществах. Действительно, мы видим, как две хвостовые нити самки сметают, как бы собирают верх вспененной жидкости и оставляют ее на верху коробки в виде белой ленты. А то, что остается после «сметания» или что сливается обратно с не застывшей еще ленты, расползается по сторонам в виде крошечных пузырьков, которые можно рассмотреть только в лупу.
До сих пор, при известном терпении, можно было что-то увидеть. Но так и осталось тайной сложное строение среднего пояса, где для выхода личинок оставлены отверстия, прикрытые двойным рядом черепицеобразных пластинок. Вот то не многое, что мне удалось рассмотреть. Конец брюшка, сильно расщепленный сверху донизу, образует род застежки, верхний конец которой почти неподвижен, тогда как нижний колеблется, производя пену и погружая яйца. На долю верхнего конца приходится, конечно, труд образования срединного пояса. Я вижу его всегда на этом месте, среди нежной белой пены, собранной хвостовыми нитями, которые направо и налево разделяют полосу, ощупывая ее края и как бы проверяя работу. Охотно сравню их с двумя тонкими пальцами, направляющими трудную постройку.
Но как получаются два ряда чешуек и выходные щели для личинок? Я этого не знаю и даже не могу предположить. Передаю решение этой трудной задачи другим.
Как удивителен механизм и быстрота постройки коробочки, устройство выходов, чешуек, снежно-белой полосы! И с какой легкостью работает самка богомола! Прицепившись к металлической сетке, она сидит неподвижно и даже не взглянет на то, что строит позади себя. Все делается как бы само собою. Вероятно, чисто машинальная работа, управляемая органами тела.
Коробочка богомола еще более замечательна. Здесь нашел себе применение один из законов физики — сохранение тепла. Физику Румфорду мы обязаны опытом, доказывающим слабую теплопроводность воздуха. Знаменитый ученый погружал замороженный сыр в пену взбитых яиц, затем ставил в печь. Яичная пена скоро превращалась в яичницу, но в центре ее сыр оставался таким же холодным, как вначале. Это объясняется тем, что воздух в пузырьках яичной пены, обладая малой теплопроводностью, не допустил печной жар к замороженному сыру. Самка богомола делает то же, что Румфорд. Она вспенивает выделяемую жидкость и этой пеной окружает срединное ядро яичек. При этом цель ее противоположна: она защищает яйца от холода, а не от жара.
Другие виды богомолов окружают свои яички затвердевшей пеной в зависимости от того, будут яички зимовать или нет. Маленький бесцветный богомол (Ameles decolor Charp.), отличающийся от богомола обыкновенного отсутствием крыльев у самки, строит оотеку величиною с вишневую косточку и прикрывает ее пенистой корой. Делает он это потому, что его яйца должны зимовать и, следовательно, подвергаться холоду и непогоде.
Эмпуза (Empusa pauperata Latr.), равная по величине богомолу обыкновенному, строит такую же маленькую коробочку, как бесцветный богомол. Эта очень скромная постройка состоит из немногочисленных ячеек, расположенных в три или четыре ряда, приклеенных один к другому. Здесь полностью отсутствует пенистая корка — по той причине, что яйца эмпузы вылупляются вскоре после кладки, в течение лета, и не нуждаются в защите от холода.

Богомол начинает строить свою коробку с тупого конца, а оканчивает заостренным, иногда вытягивая его в виде мыса, на что идет последняя капля липкой жидкости. На всю постройку насекомое тратит два часа непрерывной работы.
Как только кладка яиц окончена, самка равнодушно удаляется. Вот подошли кобылки, одна даже взобралась на коробку с яйцами. Мать-богомол не обращает никакого внимания на наглецов, правда мирных. А если бы они были опасны для гнезда и собирались разрушить его, прогнала бы она их? Ее бесстрастие говорит мне, что нет. Какое ей теперь дело до яиц? Она свой долг выполнила.
Я уже рассказывал, как в течение двух недель одна самка вступала в брак семь раз и поедала каждого супруга. Это заставляет предположить, что одна самка кладет большое число яиц. Действительно, такие самки бывают, но это, скорее, исключение из общего правила. Мои пленницы строили по одной большой коробочке, другие — по две. Самая плодовитая сделала три коробочки: две обыкновенной величины, а третью — вдвое меньшего размера.
Эта рекордсменка и покажет нам, сколько яиц может поместиться в яичниках богомолки. По поперечным бороздкам гнезда очень легко сосчитать число слоев с яичками, различных по длине в зависимости от того, находится ли слой в экваторе эллипсоида или ближе к концам. В среднем гнездо содержит около четырехсот яичек. Значит, самка, построившая три гнезда, отложила тысячу яиц; в двух гнездах — восемьсот яиц, и, наконец, наименее плодовитая отложила от трехсот до четырехсот яиц. Во всех случаях — великолепная семейка, опасная своей прожорливостью, если бы она не истреблялась врагами.
Самка маленького бесцветного богомола гораздо менее плодовита. Под моими колпаками она отложила яйца только один раз, и коробочка ее содержит не более шестидесяти яиц. Хотя коробочка ее строится так же, как у обыкновенного богомола, и прикрепляется на открытом месте, она значительно отличается как меньшим размером (до десяти миллиметров в длину и до пяти в ширину), так и некоторыми особенностями в устройстве. Оба ее бока отлого закруглены, а средняя линия выступает в виде слегка зубчатого гребня. Двенадцать или около того поперечных борозд соответствуют числу слоев яиц. Здесь нет выходного пояса с черепицеобразными короткими листочками и нет снежно-белой полосы с чередующимися выходами. Вся поверхность, включая и основание, прикрепляющее гнездо, покрыта однообразной буровато-рыжей и блестящей корой с маленькими пузырьками. Начало гнезда сделано в виде стрелки свода, противоположный конец резко усечен и продолжен вверх в виде короткой шпоры. Расположенные слоями яйца погружены в пористое, рогового вида, вещество, очень упругое при надавливании. Все вместе образует ядро, покрытое пористой корой. Как и обыкновенный богомол, богомол бесцветный строит свое гнездо ночью, что очень досадно для наблюдателя.

В середине июня в прекрасную солнечную погоду, около десяти часов утра вылупляются личинки богомола обыкновенного. Молодые насекомые выходят через единственное место в гнезде — срединную полосу, или выходной пояс.
Каждый листочек пояса медленно поднимается тупой прозрачной выпуклостью, за которой следуют две черные точки — глаза. Новорожденный тихонько скользит под пластинкой и наполовину вылезает наружу. Голова его блестит, как опал, тупая, вздутая, трепещущая от прилива крови. Тело окрашено в рыжевато-желтый цвет. Сквозь рубашечку можно хорошо различить большие черные глаза, ротовые части, приложенные к груди, и лапки, вытянутые вдоль тела спереди назад. В общем, за исключением очень заметных лапок, личинка богомола напоминает своей большой головой, глазами, члениками брюшка и ладьеобразной формой тела первичную личинку цикады, похожую на маленькую рыбку без плавников.
Итак, вот другой пример короткой стадии развития, назначение которой — вывести насекомое на свободу через тесный выход. Эта временная ступень необходима, потому что свободные члены животного представляли бы по своей длине непреодолимое препятствие для выхода. Личинка насекомых не всегда выходит прямо из яйца. Если выход особенно труден, полному освобождению личинки предшествует стадия, которую я продолжаю называть первичной личинкой и которая выводит наружу бессильное насекомое.
Вернемся к личинке богомола. Под пластинками выходного пояса показываются первичные личинки. В голове их совершается сильный прилив соков, которые ее вздувают и превращают в прозрачный трепещущий пузырь. Наполовину высунувшись из-под чешуйки, личинка периодически прячется обратно. Каждое такое движение сопровождается увеличением головной опухоли. Наконец передняя часть тела горбится, голова сильно подгибается к груди, и рубашечка разрывается на передней части туловища. Личинка бьется, корчится, выпрямляется и постепенно освобождает из чехла лапки и усики. Она прикреплена теперь к гнезду только нитью; еще несколько толчков — и освобождение окончено.
Теперь мы видим настоящую личинку, а на месте первичной остается что-то вроде неровной веревочки, которую колеблет малейший ветерок. Это обрывки выходного кафтана, который сорвала с себя личинка.
Мне не удалось понаблюдать вылупление богомола бесцветного, поэтому я знаю об этом немного: на конце мыска, заканчивающего лицевую коробочку спереди, видно маленькое, матово-белое пятнышко, состоящее из редкой, непрочной пены. Это круглое отверстие — единственный выход из гнезда, герметично укрепленного во всех остальных местах. Оно заменяет длинный пояс чешуек, через который выходят личинки богомола обыкновенного. Мне не удалось присутствовать при непосредственном выходе богомола бесцветного, но после вылупления возле выходного отверстия висел целый пучок белых кожиц, остатков временной одежды личинки, таких тоненьких, что слабый ветерок их рассеивал.

Вернемся к богомолу обыкновенному. Вылупление яиц в гнезде совершается не одновременно, а роями? с промежутками в два дня и более. Выход из яиц начинается обычно из заостренного конца гнезда, который самка наполнила последним. Такой обратный по времени порядок, когда последний вылупляется прежде первого, возможно, зависит от формы гнезда, узкий конец которого более доступен для наружного тепла, и зародыши в нем развиваются раньше, чем в широком, тупом конце, не так скоро прогреваемом солнцем.
Иногда случается, что все личинки, хоть и разделившись на части, вылупляются разом. Это поразительное зрелище — выход целой сотни молодых богомолов! Лишь только одно крошечное насекомое покажет под пластинкой свои черные глазки, как появляется сразу множество других. Выход происходит так быстро, будто какой-то толчок передается по всему гнезду. Почти в одно мгновение вся средняя полоса покрыта новорожденными богомолами, которые шумно двигаются, срывая ненужные теперь пеленки. Проворные насекомые недолго остаются в гнезде. Они падают с него, вползают на соседнюю зелень, и все заканчивается менее чем за двадцать минут. Общая колыбель затихает, для того чтобы через несколько дней выпустить новое полчище личинок, и так до полного опустошения гнезда.
Множество раз присутствовал я при вылуплении богомолов как на воле, так и в моих садках, где я, по наивности, хотел уберечь новорожденных, но везде наблюдал сцены необычайно жестокого истребления личинок. Самка богомола кладет сотни, тысячи яиц, а остается в живых лишь очень небольшая их часть.
Особенно азартно истребляют молодых богомолов муравьи. Им редко удается проломить покров коробочки — это слишком трудно, и они подстерегают новорожденных снаружи. Несмотря на мой ежедневный присмотр, муравьи непременно оказываются у гнезда во время вылупления: хватают личинок, вытаскивают их из чехлов и разрывают на куски. Остаются лишь несколько случайно спасшихся личинок. Так богомол, будущий палач насекомых, ужас кобылки, страшный пожиратель свежего мяса, съедается сразу после своего рождения одним из самых маленьких насекомых — муравьем. Но убийства продолжаются недолго. Как только богомол окрепнет на воздухе и сделается сильнее, муравьи уже не решаются нападать на него, даже уступают дорогу.
Другой любитель нежного мяса новорожденных — маленькая серая ящерица. Узнав, не знаю как, о добыче, она прибегает и концом своего тонкого длинного языка подбирает одного за другим блуждающих маленьких насекомых, спасшихся от муравьев. Проглотив малютку, ящерица закрывает глаза от удовольствия. Я прогоняю ее, но она опять возвращается.

И ящерицу и муравья опередил еще один хищник, самый маленький из всех, но не менее страшный. Это маленькое перепончатокрылое, вооруженное яйцекладом,— наездник (Chalcididae), помещающий свои яйца в свежую коробку богомола. Личинка-паразит нападает на яйца и истребляет их. Часто я не нахожу ничего или почти ничего в целом гнезде: здесь побывал наездник.
Свежевылупившаяся личинка богомола — белая, с желтоватым оттенком. Вздутость на ее голове скоро уменьшается и исчезает. Затем личинка начинает темнеть и через сутки становится светло-бурой. Очень проворный, маленький богомол поднимает свои хищные лапки, открывая и закрывая их, поворачивает голову направо и налево и сгибает брюшко.
Я помещаю под колпак несколько дюжин молодых личинок богомола. Чем кормить будущих охотниц? Конечно, дичью. Но какой? Они так малы, что им следует предложить микроскопическую дичь. Я приношу им веточку розы, покрытую зеленою тлей. Но толстая нежная дичь, как раз по слабым силам моих гостей, отвергнута с презрением. Ни одна пленница не дотрагивается до нее. Я пробую кормить их самыми мелкими мушками и опять встречаю отказ. Может быть, им понравится кобылка, любимое блюдо взрослого богомола? После утомительных поисков я набираю то, что мне нужно. Теперь пища будет равна по росту моим питомцам, но они в страхе убегают при виде кобылки.
Что же вам нужно? Может быть, в юности вы любите вегетарианский стол? Попробуем дать им растительную пищу. Но и на этот раз мои попытки терпят крах, а пленницы гибнут от голода.
Эта неудача говорит о следующем. Она, по-видимому, указывает на временный, переходный способ питания, который я не сумел найти. Когда-то мне причинили много хлопот личинки маек, прежде чем я узнал, что первой их пищей являются яйца пчел, медом которых они будут питаться впоследствии. Возможно, личинки богомола также требуют вначале какой-то особой пищи, соответствующей их слабости?